Лет десять тому назад почти все то, о чем писал Иван Карпович Карпенко-Карый, было не то, чтобы непонятным, а казалось каким-то архаичным и примитивным. Скажем, анекдот о наивном хохле, который решил перехитрить жида и за фальшивые деньги купить землю, вызывал разве искренний хохот. И было совсем не жаль скупого Калитку.
На тот момент, когда Виталий Малахов в галерее своего режиссерского портретирования искренних украинцев от соцреалистических Часника и Галушки Александра Корнийчука, Тарана и Ониска Олексы Коломийця и архитипового Мины Мазайла Николая Кулиша перешел к классическому украинцу ХІХ века, вопрос земли в Украине стал самым актуальным. Единственную реальную стоимость на сегодня в селе, то есть землю, скупают, продают и отдают в аренду за бесценок. Но и среди тех бездумных дядь, которые, сбывая свои наделы, оставляют собственных детей без будущего, находятся тякщие хозяева, способные преумножать добро и собирать вокруг себя почву для труда и процветания.
Скорее всего, примеряясь к “Ста тысячам” Карпенка-Карого, художественный руководитель Киевского театра на Подоле и приглашен на главную роль Богдан Бенюк думали именно о таком украинце — работающего, мудрого и чистосердечного, готового лелеять поросенка, как ребенка, и жалеть лошадь больше жены. Вероятно, поэтому художница Мария Погребняк создала на сцене подобие универсального украинского микрокосмоса, в котором живет Калитка: звезды на небе, сено на полу, скот в конюшне, хлеб на столе, вода в колодце — все это, естественное и рукотворное, как будто окутывает хозяина и его семью теплом и покоем, утверждая исконную систему ценностей и человеческой мудрости.
Следовательно совсем не мироедом, а рассудительным, степенным, мыслящим хозяином является Богдан Бенюк в роли Калитки. Личность целостная и прагматичная, запрограммированная на ежедневный труд, он только постоянно удивляется, откуда в других большие деньги и столько земли, если он и вся его семья работают с утра до ночи и не имеют таких состояний?! Как человек мыслящий он становится чуть ли не философом, рассуждая над тем, можно ли обойтись в таком случае без хитростей и сделки? А потому появление жида-соблазнителя с предложением купить фальшивые купюры — это своеобразная реализация потайных желаний Калитки, который мечтает мгновенно разбогатеть.
Грех закрадывается в идиллию сельской жизни из хорошей воли самого Калитки. И представление именно через эту “хорошую волю” не о жадности, как годились бы для легкомысленной комедийки, а о сознательном впускании в душу и семью греха, что полностью достойно трагического финала. Позволив себе кого-то обманывать фальшивыми деньгами, можно без упрека совести затянуть в кабалу кума, женить сына с нелюбимой, заставить жену идти пешком в церковь и тому подобное.
Фактурно и тактичной освоив роль Калитки во время ее выполнения на сцене театра имени Ивана Франка, в театре на Подоле Богдан Бенюк овладел ею, сказать бы, внутренне, минимизировал количество внешних игровых приемов. При том, что внешне Калитчино подворья остается спокойным и имеет полностью идиллический и благопристойный вид, окружающая финансовая канитель превращает его — хозяйственного хозяина — на вора. Так же, как и в начале представления, смущенный и психологически изуродованный Калитка внешне спокойно переодевается, режет хлеб, пьет воду и с ужасом ожидает будущего. И даже после денежного фиаско в его действиях нет ни капли истерики и отчаяния: он тихо идет в конюшню, где просто… вешается.
Малахов и Бенюк сосредоточиваются именно на внутреннем обесценевании и разрушении человека — пьесу Карпенка-Карого читают как психологическую драму. Такой нетрадиционный, некомедийный и аффектированный подход к тексту Карпенка-Карого, в театральном смысле, требовал незаурядной психологической мотивации, которая и оказалась буквально в первом монолозе Калитки: земля — единственно то, что дает украинцу радость бытия и самоутверждения, которое вынуждает его жить, рожать детей и мечтать, а все другое — тленность и суета. Но едва лишь Калитка подходит к земле с греховным аршином, она сплывает сквозь пальцы. И отсюда далеко не веселый финальный парадоксализм Малаховского представления: честно заработать на землю нельзя, а обманом она в руки не попадает.
В отличие от многочисленных концептуальных интерпретаций классической пьесы, Малахов, кажется, не придумал для своих “Сто тысяч” ничего другого, кроме самой обычной бытовой конкретики ХІХ столетия. Все здесь происходит, как будто не на сцене, а на черноземе: переминаются из ноги на ногу хитрые колоритные евреи с пейсами (между прочим, один из них — тот, что в Карпенка-Карого был Неизвестным аферистом), залихватски и рьяно танцуют и поют упитанные молодые женщины и мужчины, мирно хрюкают свиньи, настоящей кажется бутафорская гусочка. А над всем миром несется бессмертная мелодия “Почему, почему, почему, земля моя, так дорога ты мне?”
