Милость к падшим
Олег Вергелис
В репертуаре киевского Театре на Подоле появился спектакль, на афише которого, долго подбирая слова, хотелось бы написать «очень важный». Важный для нашего сценического ландшафта. В кои веки на украинской сцене крупнейший драматург ХХ века — Максим Горький. И знаковая его пьеса «На дне».
Отрадно, что режиссер Виталий Малахов не стал депортировать обитателей горьковской ночлежки в космос, в Чечню, на помойку в окрестностях Рублевки (или Кончи-Заспы). Они по-прежнему прозябают там, где им и положено. На дне жизни. А «дно» это мерзко и невыносимо в любые эпохи. Будь то 1903 год (когда опубликована пьеса) или текущий 2011-й, когда по-прежнему «дна не видно».
Изменчивое историческое время периодически подвергает Горького экзекуциям. То его клеймят за пролетарское прошлое и сотрудничество со сталинским режимом, вымарывая даже высокохудожественные произведения из школьных учебников. То вдруг массово вспоминают, что это значительный драматург, творивший одновременно с Чеховым. И укреплявший «сваи», на которых строился Художественный театр В.Немировича-Данченко и К.Станиславского.
…Разбег нового века — XXI — выявляет очередной горьковский спазм. Рефлекторное желание докопаться до сути человеческого естества. И, достучавшись до неба, уяснить, как Сатин в этой же пьесе, в какой тональности звучит нынче «человек» — гордо? Недавний московский парад под названием NET (новый европейский театр) обрушил на Белокаменную ворох европейских премьер — именно «по мотивам» Горького. Поскольку «новый» театр чаще мотивами и обходится. Сжигая первоисточник в кострах режиссерских амбиций.
В случае с нашим режиссером — Виталием Малаховым — не придется вздыхать о «пожаре», в котором истлевают обугленные страницы. Его взаимоотношения с текстом толерантны. Горький звучит на Подоле так, как и должен звучать: объемно, больно, современно. Даже некоторые режиссерские купюры по отношению к тексту не портят картину. Скорее настраивают на понимание замысла. А оный — замечен.
В реализации замысла В.Малахову, как ни странно, помогло не во всем комфортное и уже давно требующее капитального ремонта его же театральное здание. Небольшая сцена внутри «осунувшегося» помещения удивительно соотносима с сюжетными событиями. А цикличный грохот (то ли трамвая, то ли метро?), от которого содрогается зал, также создает дополнительный фон. Ощущение — будто герои и зрители в одном подвале, на одном общем дне, а уже там на поверхности, ближе к белому свету — совсем другая жизнь: с общественным транспортом и остальными мизансценами.
Место действия — ночлежка Костылева — обустроена «малоформатно». Это безбожно тесное помещение. Собственно говоря, оно так «нафаршировано» бомжами, что повернуться негде. Проходу нет!
Кому интересно, может полюбоваться записью мхатовской постановки 1952 года, когда уже гаснущий спектакль классиков представлял помещение для «бывших» достаточно масштабным: это была пещера со множеством «сегментов». В киевском спектакле возникает едва ли не физическое ощущение тесноты, духоты, зажатости. Сразу после просмотра тянет пожить где-нибудь в Межигорье — на волшебных просторах…
В такой биологической тесноте (обустроенной в подольском спектакле) человек уже давно должен потерять облик, характер, судьбу. Превратиться в таракана в банке. Но все персонажи (в разной степени) — Сатин, Барон, Васька Пепел, Клещ, Анна, другие — живут (на сцене, в своем мире), будто преодолевая заданную узость жизненного пространства.
В постановке герои нет-нет, да и «процитируют» Горького, ссылаясь на автора. Эдакая «брехтовщина», элементы очуждения. И эти режиссерские «инъекции» не разрушают реалистический стиль действия, внося в него лишь пикантные элементы условности.
На самом деле форму этого спектакля можно принять за «реалити-шоу». Все на наших глазах — здесь и сейчас — будто под неусыпным надзором скрытых камер. Ночлежка с плотно заставленными двухъярусными кроватями — как камера пыток. Как капкан, из которого нельзя вырваться. Как место казни разных и не всегда в чем-то повинных людей… И персонажи — в предложенных обстоятельствах — проявляют себя с той же долей естественности, как, например, другие герои (в иных обстоятельствах), скажем, в программе «Дом-2»… То есть максимальное «приближение» к зрителю. Причем в спектакле все-таки больше «реалити», а для «шоу» припасен финальный дивертисмент (о котором ниже).
В многофигурной горьковской композиции, как правило, солирует несколько классических типов: Сатин, Барон, Лука. В спектакле Малахова заметно стремление к балансу: нет главных и второстепенных, не надо искать «бенефициантов». Они все равны друг перед другом и перед Господом Богом. Во втором действии «пьяные» партии Сатина и Барона даже проседают, как бы теряют исконный подтекст…
В то же время неожиданно представлен Клещ (актер Сергей Гринин): судьба его героя, будто бы вынырнувшего из эсхатологичного мира Ф.Достоевского, считывается с первых эпизодов. Замечательное воплощение — Анны (актриса Ирина Грищенко): обреченность, растворенность в гибельных обстоятельствах и общей атмосфере маленького ада, из которого в рай дороги нет. Выразительно подан Васька Пепел. (Актер Василий Кухарский — «наш ответ» Владимиру Вдовиченкову: куда только Ряшин смотрит и не снимает в своих приключениях?)
И главная удача спектакля — Лука (актер Владимир Кузнецов). Как поется в поп-песенке, он «не ангел и не бес, он усталый странник». А может быть, наоборот — и бес, и ангел? Тихий говор Луки завораживает. Это «вид» человека, в котором поровну иезуитского и искреннего. Лука вползает в тесный капкан ночлежки, как гусеница, чтобы подточить и без того гнилые «плоды». Чтобы одних обмануть иллюзиями, а других — горькой правдой.
В Луке Владимира Кузнецова есть загадка, над которой сто лет ломают головы литературоведы: кто же этот посланник? И то, что исчерпывающий ответ актером и режиссером не предложен, — также «плюс». Лука — это мираж, это внутренний червь в каждом из нас (когда проводим и над собою сеансы психотерапии). Он же — слепой поводырь, который так или иначе заведет в пропасть, поскольку иного места «на дне» не существует.
К сожалению, не так глубоко, как хотелось бы, раскрыт один из ключевых (и символичных) образов — Актер. Его играет молодой, но способный Роман Халаимов (хотя герою Горького — около 40). Видимо, недостает опыта и внутреннего накала сделать роль более объемной, пронзительной.
В то же время Малахов в своей постановке предлагает довольно затейливую и, как для меня, неожиданную концепцию на основе классической пьесы. Это — идея ночлежного братства, «бомжацкого» товарищества. Даже в клоповнике (в капкане) все эти разъединенные, озлобленные и тихо ненавидящие друг друга люди — братья… Они спаяны невидимыми проводками и «сшиты» прозрачными нитками. Им не жить друг без друга.
И даже если лестница в небо (чтоб вырваться из подземелья) случайно найдется, то они дисциплинированно, друг за дружкой, «гуськом» будут карабкаться наверх, никогда не столкнув друг друга (хотя, как известно, эта лестница без перил).
«На дне» в Театре на Подоле — негромкое, интеллигентное режиссерское воззвание о милости к падшим. К тем, кто никогда не найдет ту самую желанную «лестницу», поскольку небо для них — потолок.
И, видимо, уже по этой причине режиссер, следуя скрытой логике «реалити-шоу», раздвигает в финале «стены» подземной тюрьмы и предлагает героям объединиться в импровизированном концерте…
Итак, на сцене — бомжи, шулера, бродяги, босяки, аферисты. Собственно говоря, «бывшие люди» из горьковской пьесы. Музыка — Led Zeppelin, слова — народные. Песня — «Лестница в небо»! (Последнее предупреждение: эта «лестница» — без перил…)
Зеркало недели.
